Бьяджи о 19 днях в палате интенсивной терапии

Июньский инцидент мог закончиться для Макса Бьяджи летальным исходом, и поэтому уже бывший мотогонщик благодарен судьбе, что остался жив. Почти три недели Бьяджи пролежал в палате интенсивной терапии, его дважды оперировали и постоянно вводили новые дозы обезболивающего.

В общем, это была очень и очень серьезная моральная и физическая нагрузка на 46-летнего итальянца, и когда пару недель назад его перевезли в лечебный санаторий, Массимилиано был сильно измотан. Эмоциональную поддержку ему оказывала семья, и особенно его дама Бьянка Атзей, прервав концертный тур и почти поселившись в римской больнице «Сан Камилло».

В телефонном разговоре с журналистом Gazzetta dello Sport он рассказал, как все было:

Ко мне пришел врач и объяснил: «У вас серьезная травма груди, множественные переломы ребер, и по статистике из 100 таких пациентов 80 не выживают». Представьте себе, что я почувствовал. Через некоторое время после процедуры по установке торакального дренажа понадобилась вторая операция. Вот это меня напугало.

Я почти все время лежал, иногда приподнимался. Вот по этой части было ужасно: ты прикован к койке в палате интенсивной терапии, шевелиться нельзя, поворачиваться. Максимум — только поднять спинку. Я не двигался 17 дней. Сначала я даже не мог говорить, я шипел, и чтобы общаться, я писал на телефоне.

Думал: ну хватит мучений. Меня накачивали обезболивающим, мне поставили ЦВТ [центральный венозный катетер] — он шел до сонной артерии и расходился на пять трубок для введения разных препаратов; мне делали эпидуральную анастезию — как женщинам, которым дают морфий при родах, но это все равно были зверские мучения. Каждый мелкий кашель был со слезами. Если попробовать подобрать для этого правильные слова, я буду смотреться жалким мазохистом. Просто представьте, через что я прошел.

Я ничего не помню [об аварии], даже тот поворот. За многие-многие годы гонок со мной такое первый раз. Удар был очень сильным. Помню только, как постарался встать, но почувствовал, что задыхаюсь. Кто-то из тех, кто там был, сказал, что я умолял снять с меня шлем. Я думал, это ремешки меня душат. Вместо этого сломанное плечо проткнуло мне легкое.

Мне казалось, что кругом все еще темнота. Родные приходили меня проведывать, но почти все время ты один. Знаете, что такое реанимация? Койки одна у другой, тишина, сумерки. Там думаешь о мире. Мысленно я бесконечно путешествовал… Я мог пошевелить только шеей, мне было видно только койки передо мной и которые по бокам. Первый день был довольно хорошим, спокойным, но потом я спал не более 3-4 часов. Как-то раз я проснулся в час ночи и услышал плач, у койки рядом с моей стояло много людей. Через некоторое время я увидел, как ту койку увезли, поставили другую. Мой бедняга-сосед умер.

Бьянка приходила каждый день в 8 утра и уходила в полночь, иногда она засыпала в кресле. Не думал, что она сможет все это вынести, но она была лучшим лекарством, моим ангелом. Врачи говорили моим родителям и ей всё как есть. Они были огорчены.

Я получил много сообщений, которые долго не мог прочитать. Мне дважды звонил [Марк] Маркес, Джиджи Даллинья тоже. [Хорхе] Лоренсо после Ассена сел на самолет и приехал повидать меня. Я усвоил, что жизнь — это дар, и только дураки не усваивают уроков. Приходится ставить рамки там, где ты иногда действуешь немного иррационально. Когда ты профессионал высокого уровня, у тебя контракты, и значимость как спортсмена компенсирует те риски, которые ты берешь, но когда это заканчивается и остается одна страсть, оно того больше не стоит.